НАЧАЛО ДЕКАБРЯ – ОКОНЧАНЬЕ НОЯБРЯ

НАЧАЛО ДЕКАБРЯ – ОКОНЧАНЬЕ НОЯБРЯ

больничный цикл 2010

***

Стал я без дурных привычек,

как эпиграф без кавычек

ОТХОЖЕЕ КУРИТЕЛЬНОЕ МЕСТО

Сортир-курилка. Нет. Курилка-туалет.

Здесь вечно холодно, накурено и людно.

Табак знакомит, единит. Взамен уюта

дает иллюзию общенья. Пациент

из некурящих - презираемый изгой,

не понимающий чего-то основного.

Моча, говно, мороз и дым - всё ради слова

своей истории, банальной и простой.

ПЛАМЯ И ДЫМ

Потолок состоит из пяти плит.

Та, что ближе к окну, разрезана

десятисантиметровой длинны

выемкой (выпала штукатурка).

Великолепный окоп для крупных

тараканов, умеющих удержаться

на перевернутом рубеже.

Наверняка цемент из выемки

вывалился когда-то

на голову спящего пациента.

Та плита, что дальше всего от окна,

украшена растекшимся полукругом

розоватой симпатичной плесени.

Вечерами, при одиноко горящем

светильнике, эта полукруглая грязь

напоминает дремлющую медузу.

Еще потолок украшают провода

противопожарных сигнализаций.

Более старый, еще советский,

желтого цвета шнур вытянулся

деликатной змейкой. Сигнализация

против огня. Этот желтый след

петляет замысловато от стены

к стене, замирает посередине,

одной из плит потолка, растеряв

по пути две желтых розочки,

обязанных вылавливать языки

пламени своими теперь уже

полуистлевшими лепестками.

Следующая сигнализация - наглая,

белая, ее провода, вломившись в

палату прямо по центру дверного

проема, прорубив дыру побольше,

тоже прыгнули к потолку, а оттуда

напрямик, перечеркивая желтую

деликатную древность своим

сильным, широким, спрятанным в

пластиковый короб телом, к центру

потолка придвинулись, оставив

три своих танковых башни

сигнализационных, не на огонь

реагирующие, но на угарный газ.

Ненужное, уныло устаревшее.

Ветхое время. И новое время.

Уверенно прямолинейное. Крупно

работающее на результат, минуя

дизайн. Я часто лежал вечерами и

глядел на две эти сигнализации, чьи

проводные тела над моей головой

пересеклись крестом.

И медуза светящейся плесени

их сторонилась как будто бы,

и пустой тараканий окоп - тоже.

НЕМОТИВИРОВАННАЯ АГРЕССИЯ

Несколько раз за сутки белая

квадратная раковина в палате вдруг

начинает бурлить. Беспричинно.

Редко - небольшими, едва слышными пузырями,

чаще - навзрыд, громко и самозабвенно.

Раковина буянит, рыдает, требует,

привлекает вниманье, гремит

пару минут. Потом вдруг

успокаивается. И весь день стоит,

как неживая. Беззвучно.

А ночью спит.

ПО-НАСТОЯЩЕМУ

Болезнь - естественное состояние современной цивилизации.

Человек же заболевать не любит, если только ему

не 7 или 9 лет, и простуда дает ему право не идти в школу,

лежа дома под уютным одеялом и слушая детское радио.

Взрослому человеку (условно взрослому, конечно же) болезнь

обещает только сложности на работе с начальством,

потерю в деньгах и вынужденное безделье, которое

телевизором наполнять многим быстро надоедает.

Но телевизор - это если болеть у себя дома,

то есть легко и временно. Ерундово.

Заболеть же, оказавшись на больничной койке (с порванными

советскими пружинами) - испытание не из легких.

В серьезной болезни типа влюбленности, язвы, азарта или вот

внезапно обострившегося кризиса среднего возраста

всегда заключены дополнительные ракурсы жизни, которых не замечаешь

в силу их повседневной необязательности, мимолетности.

А заболев - неожиданно обнаруживаешь, что

выпивание чашки дурацкого растворимого кофе - целое

событие. Со своим ритуалом, атмосферой, насыщенными контекстами.

Раньше выпивание чашки хорошего молотого кофе было

само собой разумеющимся удовольствием, которому

не придаешь никакого значения вообще. А здесь, в палате (с видом

на зимний двор) простой растворимый кофе становится

проводником в прошлое, связующим звеном между вечностью

и упущенными возможностями. Пьешь ты его медленно, придавая значение

каждому глотку в отдельности. Как будто наверстываешь упущенное.

Прекрасно понимая, что именно это теперь невозможно. Теперь

перед тобой совсем другие открытые горизонты. А еще перед тобой

юная медсестра с прекрасной фигурой и невыразительным лицом.

Она посматривает на тебя, сидящего одиноко в столовке напротив

процедурной. Посматривает, проходя мимо тебя по коридору. А потом,

будто бы пойдя приготовить на завтра капельницы, не закрывает

дверь процедурной. И ты ее видишь. Тоненькую. Юную. Сквозь белую

тюль на стеклянной стене столовой - видишь.

Медсестра тебе ни разу не улыбнулась, но, зная, что ты ею

любуешься, двигается подчеркнуто грациозно и невесомо.

Ей лет 19. Тебе через пару недель - 38.

Прекрасная разница в возрасте.

Прекрасная разница в жизненных перспективах.

Прекрасная дева, похожая на саму эту жизнь,

обреченную закатиться обветшалым комком в глотку к вечности.

Но пока эта жизнь упорно планов полна.

И это по-настоящему обнадеживает.

По-настоящему

ОДНО ИЗ ДВУХ

Еще так долго до утра осталось.

Часы идут сквозь тьму (какая смелость).

Все спят. А, может, все куда-то делись.

Покинутая станция. Солярис.

Пустые коридоры отделенья

напоминают лабиринт, в котором

стать минотавром, телефонным вором,

лунатиком или своей же тенью

несложно. Я иду по коридору

из туалета. Никого. Час ночи.

В палате свет луны намного громче

чем храп. Чем наглость, расторопность вора,

успевшего из тумбочки (пока я

отсутствовал) спереть мою мобилу.

Одно из двух: келт неудачник или

какая-то жизнь, сука, не такая.

***

Снег беззвучно в стекла стукал

ночью, невесом и мелок.

Вдоль двора застыл конструктор

из заснеженных скамеек.

Утром солнце подсветило

искры снежного навала.

Чисто и почти красиво

во дворе больничном стало.

Вид спокоен. Слишком. Чтобы

стать похожим на экзамен:

привкус ироничной скорби

всё-таки в пейзаже замер?

***

Сразу столько информации...

Ну куда мне сразу столько!

И полстолько было б много,

мне совсем бы без нее!

Было бы насколько лучше...

Но теперь-то не получи

ца.

Без нее теперь никак,

без проклятой информации

о болез

ни -

ни-ни,

без нее теперь нельзя,

как валету без ферзя,

как ваалу без икеи...

Всё! Закончились о'kеи!

Информация пришла.

Без нее теперь ни ша

гу.

***

Вид из окна больницы не ахти.

Снег кажется намокшим, ноздреватым.

И неохота никуда идти.

Но оставаться далее в палате

невыносимо. Тот словесный хлам,

которым пациенты по привычке

друг друга нагружают, так упрям,

в своих банальных пустоте и китче,

что можно удавиться от тоски.

В их пересказе жизнь - смесь анекдота

и сметы. На хвастливые куски

воспоминаний скалится зевота.

Слова стучат об стену как горох,

при этом люди равнодушно немы.

Я сам такой же нудный пустобрех,

но только на слегка иные темы.

***

Какое все теперь короткое

в начале декабря

и дни совсем короткие

и даже инсулин

***

Больница

Больничка

Боль - нычка

Боль - сница

Из ныца

Изныться

Боль цуца

Бар нуца

Борнуться

Да

Побороть

хоть

боль

бы

***

Словно внутри сферы воздушного шара, - внутри болезни.

Медленно улетаю.

Высота. Красота. Пустота. Немота. Но - никакой боязни.

Было всё не впустую.

***

38 почти что. Сплю дико красивый.

В коридоре болтают кавказские дети

с кровожадной сестрой, симпатичной, смешливой,

пришагавшей в урочища медленной смерти

в шесть утра уколоть мою сонность в мизинец,

чтобы высосать кровь, что во сне так бурлила.

Дотанцуй мне лезгинку, армянский грузинец,

со своими друзьями с низовьев Тагила.

Разруби мои сны, мои мысли и страхи!

Меч завета не знает крепчайшей печали,

обнаружив сомнений загривок на плахе.

Впрочем, можешь использовать либо нунчаки

(чтобы выбить унынье, пыль, дурь из сознанья),

либо дар убежденья, прекрасное средство.

Ты станцуешь лезгинку в тюрьме под Казанью,

где тебя и осудят за чванство, кокетство,

неумение плавать, водить и молиться.

Не танцуй никому свой медлительный танец.

Лучше просто приснись эфиопской ослице,

чьи глаза в снежном облаке сна проболтались.

И я очень отчетливо, зримо представил

как луна напугала ночь, филином ухнув.

Звезды брызнули вниз, где Подольск, словно Гамельн,

покидала крысиная армия духов.

Духи теплые, склизкие, с матовой плотью,

растекались по воздуху, смрадно хихича.

Впереди, за Пахрой, выло небо: "i wаnt yоu",

коготь вечности в снег вжал жуть Дэвида Линча.

Перечеркнуты линией горизонта,

дали стыли, влезая по горло в сугробы.

В этом зимнем пейзаже, точней, натюрморте,

Не проснуться нельзя было! Ну еще бы!

***

Небо в чеховских алмазах.

И соседний корпус в них же.

Снежным ветром чуть подмазав

крышу, осень всё, что ниже

горизонта, штрих-пунктиром

снежной стружки подсластила.

А из окон всех сортиров

дым табачный эдак льстиво

к небу серому прижаться

норовит. Больничный дворик,

не храня в себе ни шанса,

словно ежик - снежно колок.

Осень возвратится вряд ли.

К воздуху мороз подмешан.

В ноябре дожди иссякли,

загустев пейзажем снежным.

***

Охота на пиранью всей палатой.

Перед экраном трое мужиков,

а там, непобедимый, чуть помятый,

спасает мир и женщину Машков.

Три мужика внимательны, серьезны,

без шуток и острот в экран впились.

Переживают все метаморфозы

охоты под Шантарском. Просто жизнь,

с лекарствами, уколами, бездельем,

исчезла, как из почек ацетон.

И мужики, в тайгу стремясь всем телом,

сидят статичны. Смерть со всех сторон

их обступила. Выстрел инсулина

всё прерывает. Время - на обед.

Чтоб дальше жить уныло-эндокринно,

без подвигов, сражений и побед.

***

такая сэкси

эта аннексия

жизни в пользу

метемпсихоза

***

Пропущенный звонок от абонента,

которого не знает Иисус.

Звонок прошел навылет, чтобы где-то,

достигнув цели, сбросить этот груз

безадресности. Так же бестелесно

проходит всё: еда, работа, секс.

И потому так дико интересно,

какую Бог тебе даст смс.

***

Восемнадцатилетние дети, попавшие беззаботно в четвертый корпус обследоваться

Сбиваются в кучу, дружно бегают в мужской туалет поболтать, покурить, не затягиваясь

Пытаются выпивать запретное пиво, сидя на подоконнике, стоя на сквозняке, на лестнице

Мальчики-призывники и девочка с ними, широкозадая, не особо красивая, домашняя, с

длинным светлым хвостом, перехваченным на затылке резинками разноцветными.

Она бегает из своего женского отделения к мальчикам, наслаждается их вниманием.

Вся компания, изнывая от невинности, по-тинейджерски старательно выпендривается,

Выдавая заведомо ложную инфу направленным на них любопытным ушным раковинам.

В моей палате лежат три мужика: сварщик, безработный и тридцатилетний менеджер.

Унылые серые люди с перекрученным десять раз языком и перегоревшей совестью.

Каждый преподносит свою сто раз пересказанную жизнь заботливо, как-то даже бережно

Словно бы ожидая заслуженной награды от государства или хоть от какого-нибудь там Сороса.

Подростковый косяк гормонов вызывает у моих соседей любопытство наиживейшее.

"Девку-то ночью потащат в сушилку драть". "Бампер у ней какой! Кобыла!" "Ща набухаются

и дружно полезут". "Перезаражает всех. Сучка жопатая. Им бы нормальную женщину".

"Лучше уши надрать". "Пойду-ка я на разведку". "Сходи, глянь". "Не, ну какая же задница".

Подростки вовремя расходятся по палатам спать, не оправдывая возбужденных чаяний.

Мои соседи еще несколько раз поочередно наведываются якобы в туалет - удостовериться.

Я наблюдаю. Свидетель этих телодвижений, поначалу незаинтересованный и нечаянный,

постепенно втягиваюсь, чувствуя себя юным натуралистом в лаборатории доктора Геббельса.

СТОЛОВЫЙ РЕЦЕПТ

Столовая просторная, столы немного липкие,

вид из окна приземистый, и тюль сквозняк шевелит.

Все пациенты разные, но, вместе с тем, - безликие:

и зад у них обрубленный, и усеченный перед.

Старухи ожиревшие и старики с избыточным.

Они болеют возрастом, как равнодушьем статуй.

Врачи их обнадежили: "болезнь из тела вытащим".

Ложь выглядит простительной, но, главное, понятной.

Болезнь из тела вылезет лишь вслед за окончательным

расчетом с бутафорскими инстанциями всеми.

Но старики волнуются, твердя: "пообещайте нам

рецепт на бесконтрольно пожираемое время".

Рецепт у них на первое, важнее телевизора,

рецепт им греет сердце, как Шарапову сберкнижка.

Старухи ожиревшие, что девочки по вызову,

порхают за десертом, обнадеженные слишком.

Любому обреченному нужна защита Лужина,

мешающая выйти в небо из прозрачных окон.

Я не хожу в столовую обедать или ужинать,

съедаю свою порцию в палате одиноко.

***

Предновогодней атмосферы насосавшись,

часы бьют вечность, не лишившись дара речи.

Тупик пространства разухабисто размашист.

И все маршруты начинаются с конечной

***

И было ни

Но не на том

Переверни

Нутром

И било за

Из глаз со зла

Перелеза

Сла

Вы

Мы

Сла

***

Очень колкое самоузнаванье.

То есть был ты по жизни целый,

самодостаточный и независимый,

а тут вдруг твою дубленую шкуру

прокалывают. Кол. Ко. Прокалывают,

высасывают кровь из вены,

или засовывают катетер в вену,

вкачивая препарат новой жизни,

которым ты и не чаял как-то

наполниться на манер лохани.

Боли никакой ты не чувствуешь.

Как советские эмигранты, с налета

попадавшие в Вену, не чувствовали еще

никакой ностальгии

по безвозвратно потерянному настоящему.

Так, пустяки,

промежуточный дискомфорт

на пути к неприветливым континентам,

у которых к тебе интереса

нет

да

просто ну ни малейшего.

От подобного колкого самоузнаванья,

от этих настойчивых острых игл

хочется свернуться, сжаться в себе,

как еж. Но судьбу не проведешь..

ПЕРВЫЙ ТИП

Третья группа, второй тип.

Это пожизненно, цыпа.

Сахарный лед кровь холодит

Северно-ледовито.

Третья группа, второй тип.

Ночь. Осень. Не спится.

И управляет ходом светил

Хлебная единица.

***

Уколешься и выльешься.

Нальешься и проколешь

своим пчелиным жалком

надутый шар земной

***

Товарищ, не верь

ни в коммунизм,

ни в цифры потерь,

которые жизнь

всегда норовит

приплюсовать

к тому, что на вид

- сама благодать.

На деле же - вздор,

воля и блажь.

Ты свой приговор,

товарищ, уважь.

Теперь-то ты тот

избранный червь,

раздавленный под

стандартностью черт

судьбы дурака.

Горюй и гордись,

товарищ, - аkа -

контрабандист!

***

Ну 16 единиц,

Ацетон в моче.

Что ж теперь - с карниза вниз?

Глупости. Зачем?

Если можно, заживя

Строже, сволочней,

Обрести того себя,

что среди углей

дотлевал, смешно ломясь

в ледяной рассвет.

И в своих долгах увяз,

вылившись из вен

***

Больница как лисица

Хитрит, лукавит.

Обманутые лица.

Пустая память.

Вчера еще гуляли

Рубали будни.

И вот уже едва ли

кто-либо будет

Надеяться, хвалиться,

Ругаться, драться.

Больничная лисица

Поймала зайца.

***

На больничных койках о здоровье

Пациенты любят побазарить.

На коктейлях алкоголя с кровью

Рвутся души Господу на зависть.

До болезни жизнь была без правил.

После же лечебного процесса

Интерес к реальности расстаял.

Не осталось к жизни интереса.

Разве что болезней обсужденье

Бередит залеченные души.

Разговоры мечутся как тени,

Не пуская смерти жар наружу.

***

Нету времени (стихия).

Нет героя (вышел весь).

Героин - икона стиля,

афро-евро, унисекс.

И красив, и лучезарен

героин-электорат,

бодро выходя из спален

в свой красивый город-сад,

упоенно наблюдает

за унылой пьесой, где

то ли гитлер, то ли гамлет

гадски ходит по воде.

А Спаситель превращает

ржавый дождь в кровавый пот.

Церковь больше не смущает

Телехрам показа мод.

На канате пляшет ловко

ярморочный акробат.

Безупречная сноровка

возвышает душу над

городом коньячных рюмок,

согревающих сердца,

аритмичный чей стук гулок,

словно поступь мертвеца.

Люди - мусорные кучи,

над которыми парят

птицы, ангелы и тучи

- поднебесный хит-парад

оправдательных вердиктов

по чудовищным делам.

Славно человека выкрав,

разрубив напополам,

героин героем глянца

узел гордиев сечет,

позволяя изолгаться

всем ещё раз, и ещё!

Идеал недостижимый

- точка зрения вовнутрь.

Чем поверхностней режимы,

тем надежнее хомут.

Ложь, притворство, беспринципность.

Трэш, реклама, мелкий опт.

Благодать преобразилась,

Никого с нее не прет.

"Никого" избрало время

на вторых ролях играть

смысл и чудо. Омертвели

смысл и чудо, вашу мать!

Кока-кола и годзилла.

Микки-маус, Маркс, гринпис.

Счастье - деньги, правда - сила.

Апокалипсис - навис (сюрприз).

Гранты, героин, гордыня.

Ипотека. Интернет.

Невозможного отныне

Ничего на свете нет

***

Елочки еще без огонечков.

Праздничек, нахохлившись заранее,

Человечкам шлет себя заочно

Маленького счастья обещанием.

Ожиданье просто нестерпимо

Ценничкам, мечтающим о скидочках

Скоро стрельнет в мозг шампанью гимна

Пена слов без подоплек избыточных

И забьется в клетке ребер сердце...

А пока - тишайше, ритуальнейше

Праздничек готовится пропеться

Чем-то удивительным, товарищи!