1.
итак, застывшие. Она ведет нас.
Пальмы, куклы, памятники, человеческие лица и фигуры
– всё выглядит одинаково неживым. Хотя тут, наверное, и нелепо говорить
«живое/неживое». Скорее, это некое третье, промежуточное, состояние, в котором
объекты чувствуют себя очень уверенно и спокойно.
Иногда это даже не купальщицы, карлики или
собаки, а просто смятое платье или хлопковые чулки. Для нее объект
воспроизведения – это только повод лишний раз показать, что весь мир, окружающий
нас, гармоничен и монолитен. Именно таким его задумал Тот, для Кого нет
принципиального отличия между человеком и растением, камнем и тенью. Она веско
и вязко демонстрирует единство мира. Но взгляд, которым она всматривается в
этот мир, может напугать излишне впечатлительного. Всем впечатлительным здесь
будет тягостно и противно. Это потому, что впечатлительным не место на пороге
чистилища. Не место. Погружение в чистилище – не игра.
2.
закованная в инвалидный корсет, словно в латы
средневекового рыцаря, женская фигура с детским лицом. Доверчивая улыбка.
Контур этого пойманного и пришпиленного к боли существа будто бы выдавлен из
серо-черного фона. И так всегда: объект почти сливается с фоном. Нагнетанию
атмосферы способствует также и стертая, иногда оборванная по краям бумага
3.
затем следует возвращение из чистилища.
Медленное, постепенное. Как вытягивание жил из освежеванной туши.
4.
в итоге она решила, что ей и вовсе незачем,
слишком трудно. А преодолевать – терять себя, наращивая подкожный слой
уверенности. От этого раздуваешься, как лицо, отраженное в елочном шарике.
Решила, что и вовсе это ей незачем, слишком трудно. Возвращаться. Или хотя бы
пробовать начать возвратное движение…