Кельт КРОВИН
Нами правит яд. Точней, убивая ничтожную часть человечества,
яд запугивает своей всепроникающей вседозволенностью остальных. И остальные, в
большинстве своем абсолютно рефлекторно реагирующие на любую потенциальную
угрозу, охотно впадают в неспешную панику, прикидывая пути спасения от
гипотетической напасти. Как омерзительный скрежет железа по стеклу, над миром
расползается страх перед спорами сибирской язвы, вирусными миазмами атипичной
пневмонии либо зловещей резкостью любого будоражащего экстремизма, грозящего
нарушить привычный ход вещей и мыслей. Грозящего хаосом. Грозящего гибелью.
Не яд, но страх перед ним диктует манеру поведения,
формирует обороняющуюся психологию, учит ждать и готовится; учит заранее
настраиваться на длительное и нервозное отступление. И ведь в самом деле.
Насколько важно вовремя предохраниться, избежав смерти. Особенно приятно
осознавать свою мелочную, но такую справедливую предусмотрительность на фоне телесообщений
о глупой гибели тех, кто не подсуетился. Не успел или не захотел. Кому не
повезло.
Малоподвижное буржуазное сознание, цепляющееся за
всё привычное, ироничное и типичное, с ужасом представляет собственную
медленную смерть, сопровождающуюся великолепными судорогами. Яд заранее парализует
волю. Поэтому тот, кто знает хотя бы одно противоядие, чувствует себя так
весело, зло и свободно. Он смотрит на это кукольное представление всеобщей
озабоченности как бы со стороны. И дышит прозрачным предгрозовым воздухом, забывая,
что в его распоряжении противоядие всего от одного яда. Что перед любым иным
ядом он так же точно беззащитен, как и все остальные. Но его беззащитность в
данном случае не превращает его в суетливого суслика, ловко умеющего занырнуть
в норку и затаиться, пережидая. Точней, не превращает до определенных пор.
Самодовольное чувство предохраненности в обладателях
одного противоядия может с молниеносной легкостью смениться хлестким испугом.
Осознание своей неуязвимости вдруг сменяется пониманием, что ядов много.
Настолько много, что подступает тошнота к горлу от одного только мысленного
перечисления некоторых наименований. Переход от ликования к депрессивному
психозу совершается просто и естественно. Часто сопровождаясь истерикой от
осознания той откровенной опасности, которой человек себя подверг благодаря
собственной самодовольной неосмотрительности. Такой вот перепугавшийся
"вусмерть" выглядит еще более никчемно и жалко, чем тот, у кого
никогда не было никакого противоядия, не было чувства неуязвимости и,
соответственно, не случилось тошнотворного перепада к острейшему приступу жажды
самосохранения. Тут уже вяло паниковавший, но и столь же вяло, без потрясений,
пытавшийся себя обезопасить поглядывает чуть снисходительно на тяжело дышащего,
бледного и взопревшего обладателя одного бессмысленного противоядия.
Яд играет с человеческим страхом, как с игральной
костью. Одному постоянно выбрасывает мелкие числа, а другому выкидывает
неожиданно несколько максимальных сумм подряд. Отчего - шок. Ступор. Потрясение.
Срыв. Яд балуется.
Однако существует универсальное противоядие. Речь
не о сумасшествии. Не о святости. Не о герметичности. Речь об универсальном
противоядии. Точней, о полной изолированности действия любых ядов от человека,
обладающего универсальным противоядием.
Яд умеет проникать. Его главным качеством является
способность преодолевать и пропитывать вещи либо явления своими ядовитыми
испарениями. Современный терроризм, например, действующий вне рациональной
оправданности и не достигающий по большей части никаких ощутимых результатов,
это яд, который разбрызгивается посредством героического духа тех, кто задыхается
под тяжестью Системы. Яд терроризма - это наркотик, убивающий, освобождая.
Убивающий, устрашая. Попытка хаоса внутри рациональности. Исключение -
самолетный взрыв американских башен, пуганувший обывателя, возбудивший партизан
и развязавший руки американской мессианской одержимости в установлении своего
нового мирового порядка. Тут эффект состоялся.
Но яд терроризма, так же, как и яд змеи, имеет
строго очерченную сферу воздействия. Он отравляет и умертвляет по эту сторону
реальности. Тормошит и выкручивает зрителей Общества Спектакля, тех, кто
принимает участие, втягивается в зрелище. Но яд не проникает за границы умопостигаемого,
видимого мира. На границе которого скапливаются все его возможности, все
потенции. Скапливаются, не проникая за грань. Яд не может. Но человек - в
состоянии.
Как эту грань преодолеть? Тут, как обычно. Тот,
кто сумел выйти, возвращается (он все-таки возвращается, то есть не уходит из
"жизни"), не испытывая потребности делиться подобным опытом. Да и
возвращается не совсем сюда, к нам. Он видит нас, мы видим его, но не более
того. Для нас он реален. Мы для него - видимости. Он наблюдает сквозь нас. Мы
оглядываемся, принюхиваясь к опасности. Он не оглядывается. Он незначителен. То
есть лишь обозначен. Он часть зрелища, но сам вне зрелища. Вне.
За пределом умопостигаемой реальности - безопасность.
Там нет яда и нет смерти. Нет хаоса. Хотя нет и никакой выстроенности.
Поскольку там действуют совсем другие законы. Подобия законов. Подобия
сущностей. Объекты между светом и звуком. Слепые судьи зазеркалья, отражающиеся
в собственных отражениях.
Человек может выйти за грань этого мира. Именно
не сойти с ума, но взять и преодолеть разум, его предсказуемый диктат.
Тончайшая прозрачная пленка отделит не расчеловеченную, но высвобожденную
сущность от любых напастей нашей реальности. Это и будет универсальным противоядием.
Уходом от мира, от всех посюсторонних страхов и маний. Уходом от яда. Спектакль
будет окончен. А человек останется жив. Перестав, впрочем, быть человеком в привычном
для нас значении этого полого слова.
Собственно, утрата значения и есть универсальное
противоядие.
Утрата значения.
Видимо так